Та сторона, где ветер [с иллюстрациями] - Владислав Крапивин

– Он ведь не горит, – с некоторым сожалением сказал Илька.

– А если другое важное дело? – Генка вытащил телеграмму. – Вот!

Илька читал медленно и внимательно. С самого начала. И вдруг взвился на подоконнике, издав непонятный восторженный крик:

– У-ых!

– А ты говорил – через месяц! – усмехнулся Генка. – Не через месяц, а через сорок минут. Ясно?

– Ясно, – огорченно откликнулся Илька. – Только мне нельзя.

Генке не хотелось идти на вокзал одному. Было почему-то неловко и страшновато.

– Боишься? – сказал он Ильке.

Илька удивился:

– Я? Я не боюсь, просто нельзя.

– Думаешь, мать не отпустила бы, если бы знала?

– Ну Ген… Она же не знает. Она скоро придет, а меня нет…

– Записку напиши.

– Записку?

– Илька, козел ты! – серьезно сказал Генка. – Владька же приезжает, а ты…

Илька прыгнул с подоконника в комнату.

– Я напишу. Ладно. Если надо, я могу ведь завтра целый день просидеть… Ген, а почему из Москвы, а не из Одессы?

– Ясно почему. В Москве у них пересадка.

По западной части неба, громыхая, проходила темная гроза. Но здесь, над привокзальной частью города, сияло солнце. Вымытый ливнем поезд выскочил из-под грозы и помчался к перрону. Сверкающий, зеленый. Все ближе и ближе к перрону.

Генке стало страшно. Илька вертелся и прыгал рядом, а Генка стоял и не знал, что сейчас будет.

Как они встретятся?

Надо что-то сказать при встрече. А что?

Он ждал этого дня, как праздника, а почему? Ну, в самом деле, почему? Они были знакомы с Владькой две недели. А потом? Несколько писем за девять месяцев. Коротеньких писем. Кому охота писать длинные?

Вот выйдет Владик, посмотрит на Генку вежливым и скучным взглядом, и оба они не будут знать, что говорить друг другу…

«Посмотрим!» – вдруг разозлился Генка. В самом деле, надо еще знать, на кого смотреть! Владька же его и не видел ни разу. Как он узнает, кто здесь Генка?

Поезд уже шипел тормозами, как сто рассерженных кошек. Генка с Илькой рассчитали точно: седьмой вагон стал прямо перед ними.

Сначала полезла из вагона какая-то тетушка, нагруженная узлами и корзинками. Откуда такие берутся в наш космический и атомный век? За тетушкой попрыгали на перрон веселые солдаты в расстегнутых гимнастерках. Потом выгрузились два гражданина в майках и пижамных штанах, с пустыми пивными бутылками для обмена. Генка посмотрел на круглые животы этих пассажиров и заскрипел зубами. В тот же миг радостно завопил Илька, и Генка увидел, как он взлетает в крепких руках Ивана Сергеевича.

Генка шагнул к ним, отчаянно шаря глазами в толпе. Владька-то должен быть рядом!

– Гена…

Конечно, Генка сразу понял, что перед ним Владик. Но это был не такой Владик, какой вспоминался. Совсем не такой. Не было строгой напряженности в лице, от которой постоянно вздрагивали чуть сведенные брови. Генка хорошо помнил, как они дрожали. Сейчас у Владика весело блестели глаза. Лицо было темным от загара, и белки глаз выделялись особенно ярко. В уголках их прыгали точки солнца. Генка вдруг понял, почему говорят: глаза смеются.

Правый глаз у Владика чуть косил. Раньше этого, кажется, не было.

«Каким же глазом он видит, а каким – нет?» – подумал Генка. И смущенно отвел взгляд.

– Я тебя сразу узнал! – весело сказал Владик.

– А я тебя – нет, – брякнул Генка.

– Почему? Я вырос, да? – быстро спросил Владик.

– М-м… – Генка замотал головой. – Наоборот. Раньше ты мне был – вот… – Он ребром ладони стукнул по переносице. – А сейчас – во… Он чиркнул пальцем по подбородку.

Владик серьезно смерил Генку взглядом. Подумал, покусывая нижнюю губу. Без улыбки сказал:

– Нет. Наоборот не бывает. Просто ты рос быстрее. За уши тебя тянули, наверно.

– Тогда бы уши выросли, а не я! – хмыкнул Генка, чувствуя, как исчезает неловкость.

Все-таки это был Владька. – Ты когда из вагона выскочил? Я и не заметил.

– А я с той стороны. А потом – сюда, под вагоном.

– За такие дела драть надо! – громко заявила грузная проводница. Она как раз проходила мимо.

– Зверская старуха, – сказал Владик. – Всю дорогу со мной ругалась, что я окна в коридоре открываю. А такая жара в вагоне…

Иван Сергеевич отпустил Ильку, и он сунулся между Генкой и Владиком.

– Владик, а ты получил письмо про фламинго? – начал он без всяких предисловий. – Я целый лист написал.

– Ничего я не получил, – сказал Владик, серьезно разглядывая Ильку. – А ты почему такой длинный? Папа, ты говорил, Илька маленький, а он, смотри, мне до уха. Ну-ка, встань рядом.

– А вы похожи, – сказал Генка. – Правда, похожи. Будто братья!

– Ни капельки мы не похожи! – вдруг взъелся Илька и отскочил от Владика. – Врешь и язык не мозолишь!

– Козел! – снисходительно сказал Генка.

– Может быть, домой двинем? А, пираты? – спросил Владькин отец.

– Здрасте, Иван Сергеевич! – спохватился Генка.

– Пап, а Гена меня не узнал, – важно сказал Владик.

– Это сначала, – объяснил Генка.

Теперь ему казалось, что Владик не так уж изменился. Только стал будто помладше. И веселее. Не было в нем прежней сдержанности и готовности вскинуть, как щит, свое гневное: «Я сам!» Что ж, это понятно.

Однако Генке показалось, что Ивана Сергеевича огорчили Владькины слова.

– Тут, наверно, одежда виновата, – сказал Генка. – Я Владьку в черном запомнил. Весь он какой-то черный был. Не то что сейчас.

Сейчас на Владике были короткие синие штаны и удивительно пестрая рубашка навыпуск. Яркие пятна и клетки перемешивались на ней так, что в глазах мелькало.

– У меня еще мексиканская шляпа была! – весело похвастался Владик. – Ветер унес ее из вагона. Из окна. Проводница радовалась до упаду.

– Эх!.. – горестно произнес Илька.

А Владик опять посерьезнел. Они обогнали Ивана Сергеевича с Илькой, и тогда Владик сказал вполголоса, но жестко и упрямо:

– Я черный цвет ненавижу. Тогда мне было все равно, а сейчас на черное смотреть не могу… Черное – как слепота.

– Я понимаю, – откликнулся Генка.

Он в самом деле понимал. Он вспомнил чердак, похожий на корабль, и косые нити дождя в окне. И еще – Владькины слова, как он, маленький, гонялся за разбойником ветром.

А Владик вдруг улыбнулся чуть виновато, обогнал Генку на полшага, заглянул в лицо.

– Я сейчас уже почти привык, – тихонько сказал он. – А сначала я как сумасшедший был. Все смотрю, смотрю, просто понять не мог, откуда на земле столько… ну, вещей разных. И красок. Уставлюсь на какой-нибудь камень и пятнышки целый час разглядываю. Или прожилки у листа. Или пестрое платье увижу на ком-нибудь и давай краски считать. Смешно, да?

И конечно, было вовсе не смешно. Скорее, наоборот. Но Генке стало весело. Потому что опять, как раньше, Владька открывал ему свои секреты. Чуть застенчивый, но доверчивый Владька.

Они вышли на улицу, по которой полосой прошелся ливень. Асфальт был темно-фиолетовый, и в нем, опрокинувшись, стояли размытые отражения кленов.

Струи дождя смыли с тротуаров пыль и мусор, но не смогли смыть начерченные мелом клетки «классов». Владик разбежался и запрыгал на одной ноге из квадрата в квадрат. Он четко проделывал какие-то сложные комбинации, выбивая подошвой брызги.

Генка засмеялся. Сам он, пожалуй, не стал бы так легкомысленно скакать на виду у прохожих.

– Эй, народ! – окликнул Иван Сергеевич. – Вы веселитесь, а Илька вдруг загрустил. Почему – не знаете?

– Ой, знаю! – спохватился Генка. – Он из дома без спросу рванул, чтобы вас встречать, и теперь боится нахлобучки.

– Сам ты боишься! – уныло огрызнулся Илька.

– Стойте, люди! – забеспокоился Иван Сергеевич. – Так же нельзя. Мы должны немедленно идти и принять на себя все громы и молнии. А то они падут на эту невинную голову. Идем, Владик? Это по пути.

Илька радостно завертел невинной головой.

Илькина мать встретила гостей весело. Видно было, что по-настоящему обрадовалась. Но на Ильку взглянула холодно.

– Ну ма… – протянул Илька.

– Ты мне хочешь что-то сказать?

– Ты сердишься, да?

– А ты как думаешь?

– Ну я же оставил записку…

– И что из того?

– Я же написал: «Не сердись».

– Ты написал «нисирдись». Всё вместе и везде «и». После этого я не должна сердиться? Грамотей!

– Ну мам… – тихонько сказал Илька и потерся щекой о мамин локоть. Как котенок.

– Тамара Васильевна, мы просим о помиловании этого грешника, – вмешался Иван Сергеевич. – Мы специально зашли.

– И напрасно, – откликнулась она. – То есть просить решили напрасно. Этот подлиза и сам все выпросит… Иди поставь чайник, горюшко.